"Ибо заповедь сия, которую Я заповедую тебе сегодня, не недоступна для тебя и не далека; она не на небе, чтобы можно было говорить: "кто взошел бы для нас на небо и принес бы ее нам, и дал бы нам услышать ее, и мы исполнили бы ее?" и не за морем она, чтобы можно было говорить: "кто сходил бы для нас за море и принес бы ее нам, и дал бы нам услышать ее, и мы исполнили бы ее?"; но весьма близко к тебе слово сие: оно в устах твоих и в сердце твоем, чтобы исполнять его".

(Второзаконие 30: 11-14)

Терминами "прямая" и "обратная" перспектива мы пользуемся, когда раскрываем определенные аспекты отличия иконы от картины. Понятием жизненная перспектива обозначается направленность человеческой жизни в ее глубинных, смысложизненных определениях. В данной статье мы попытаемся показать связь этих понятий. Термин "прямая" и "обратная" перспектива будет использоваться нами не только как искусствоведческий, но и как культурологическое понятие, раскрывающее одно из существеннейших проявлений культуры в ее многообразных формах. Явление прямой ли, обратной перспективы, с нашей точки зрения, имеет глубокие корни, лежащие за пределами искусства, а в самом искусстве это явление не ограничивается живописью. Конкретный тип перспективы есть проявление целостного мироотношения человека, имеющее глубинные духовные основания.

По отношению к анализу обратной перспективы, применяемой в иконе, существует целостный подход, выводящий данное понятие из всей совокупности факторов христианской жизни, целостности православной культуры. "Иконописец, — пишет П. Флоренский, — выражает христианскую онтологию" (3, 142).

Термин же "прямая перспектива" пока не обрел аналогичного расширительного толкования. Между тем, оно было бы весьма конструктивно, с нашей точки зрения, для понимания современной культуры в ее сущностных определениях.

В отечественной культуре, несмотря на мощный процесс ее насильственной и стихийной вестернизации, очень важное, с нашей точки зрения, место принадлежит миру обратной перспективы. Представляется, что именно этот тип укорененности человека в бытии делает жизненной, способной к творчеству культуру в целом.

Попытаемся раскрыть вышеизложенные тезисы. Начнем с того, почему понятие прямой перспективы уместно употреблять не только по отношению к живописи, но и другим видам искусства.

Если понимать прямую перспективу в узком смысле слова как определенное расположение параллельных прямых, сходящихся в условной точке горизонта художественного полотна, то такое понимание ограничивает нас пределами светской живописи. Расширительное же толкование данного термина под прямой перспективой подразумевает не только конкретный технический прием живописи, но определенный способ воздействия искусства на человека, (как и результат этого воздействия).

Представляется, что основным свойством прямой перспективы является ее способность превращать человека в зрителя-участника, втягивая его в пространство виртуального действия (в том числе и художественного произведения), независимо от того, к какому виду искусства или человеческой деятельности данная виртуальная реальность принадлежит.

Живопись, давшая нам термин прямой перспективы, все же не обладает такими мощными средствами привлечения в свое пространство как художественный текст, музыка, художественный фильм, реклама и т.п. Поэзия сегодня утратила значительную часть своего былого обаяния для широкой аудитории за счет происшедшей в культуре девальвации слова. Политическая жизнь в отельные исторические периоды также теряет свою притягательную силу, в иные же времена она по силе воздействия приближается к массовому искусству, что приводит к естественному временному союзу этих сфер культуры. Привораживающую силу в современной культуре приобрела личная, интимная жизнь известных политических деятелей, артистов эстрады и кино. Журналистская же сенсация — ярчайший пример господства "либидо" и "танатоса" в этой сфере...

Устремленностью к виртуальному горизонту я бы назвала основной стержень не только светского искусства, но и современной языческой культуры в целом. Не духовная глубина покаяния, в которой можно обрести Бога, но физически удаленное притягивает в этой культуре человека.Искусство эпохи Возрождения, открывшее закон прямой перспективы, было одним из проявлений той всеобщей культурной устремленности к горизонту, которая, в частности, привела и к великим географическим открытиям. Период географических открытий и последовавшей за ним колонизации переходит в эпоху великих экзотических открытий романтизма. Век индивидуалистических прорывов к горизонту сменяет ХХ столетье — время, когда к горизонту устремляются осознавшие себя как субъект мирового господства народы.

Эти грандиозные прорывы к горизонту, эти многочисленные открытия в материальной сфере сопровождаются просто чудовищными духовными "закрытиями". Евангельские события объявляются мифом. Содержание древних патериков забывается. Средневековье, преданное забвению эпохой Просвещения, превращается затем романтиками в западноевропейский вариант идеализированной рыцарской культуры. В итоге наложения всех виртуальных образов средневековья складывается гипервиртуальная его картина, включающая в себя ужасы возрожденческой инквизиции (часто преувеличенные протестантской традицией), просвещенческий образ "темных веков" и романтический идеал рыцарства. Византийское средневековье оказывается за пределами этой виртуальной реальности и практически выпадает из образовательной и культурной сферы. Икона становится непонятной. "Неправильной" живописью художников-неумех будет она представляться очень, очень долго. Царство, которое "внутри вас" (Лук.17: 20—21.), вытесняется потребностью ярких и сильных внешних впечатлений. "Фаустовская" тоска по запредельному пространству, глубинам космоса, океана натягивает силовые поля культуры. Атеистический вывод такой культуры неизбежен. Даже если она будет искать Бога, она ищет Его не в бытии, а в виртуальном пространстве — там, где Его нельзя увидеть.

Время также становится временем, "привязанным" к пространству прямой перспективы. В пространстве этого типа сегодня является лишь преддверием завтра, сегодня — это время, которое надо как-то пережить, проскочить и побыстрее забыть. Подлинная жизнь видится лишь в будущем: "вот когда я заработаю кучу денег", "получу повышение по службе", "когда я сдам этот ужасный экзамен", "будет отпуск", "вот когда мы выберем нового президента", "выйду на пенсию" и т.п. Настоящее рассматривается лишь как преддверие будущего, само же по себе оно в данном мироотношении никакого значения не имеет и заполняется отчужденной деятельностью — изнуряющим трудом, бессмысленной болтовней или праздными мечтаниями на различные темы и т.п. (Мечтательность — один из важнейших ферментов в ткани этого типа существования). Для людей пожилого возраста прямая перспектива часто сохраняется в мифологизированном прошлом, которое с помощью этого инструмента опять же приобретает черты виртуальной действительности. И здесь сегодня есть нечто неполноценное, упадочное. Вот раньше...

Наиболее полное выражение, своего рода "освящение" в искусстве и в культуре прямой перспективы получают страстные влечения человеческого сердца. Именно созвучием страстей в человеческом сердце и в произведении искусства, в человеке и в культуре, в индивиде и в окружающей его политической жизни определяется нечувствие человека к тому насилию, с помощью которого он затягивается в виртуальную ситуацию. Массовое искусство созвучно грубым страстям, оно питается ими и питает их. Элитарное искусство же, воздействуя преимущественно на разум, апеллирует к самой сильной, но и самой скрытой и трудноразличимой страсти гордыни.

Христианское мировоззрение, напротив, относится ко времени предельно реалистично, можно даже сказать жестоко реалистично: завтра может для тебя и не наступить. Есть сегодня и в этом сегодня есть только сейчас. Только в "сейчас" что-то возможно. Потерять это "сейчас" значит потерять не просто "завтра" и "потом". Иногда потерять "сейчас" значит потерять вечность. Богатый юноша, о котором повествуется в Евангелии (Мф. 19: 16—24), имел вроде бы вполне достойное прошлое (он старался по мере сил исполнять заповеди Моисея), он имел обеспеченное будущее (огромные богатства достались ему от родителей), но Христа он встретил в "сейчас" и в этом же "сейчас" ему представилась возможность обрести вечность, но он пренебрег этой возможностью ради мнимого, призрачного будущего. Дальше о нем ничего не говорится, но как не вспомнить образ другого богача из притчи Христа: собрав огромный урожай, этот человек счел себя обеспеченным на долгие-долгие годы и сказал своей душе: "ешь, пей, веселись". Иначе говоря, он утратил ощущение "сейчас" как времени, в котором может совершиться что-то важное, и расслабился. Но в ту же ночь смерть забрала его душу (Лк. 12: 16—20).

Мир обратной перспективы, если рассмотреть его по отношению ко времени, есть предельное внимание к тому, что происходит с человеком, его душой в "сейчас". Наполняя это время покаянием и молитвой, трудом и милосердием к ближним, православные святые раздвигали пределы этого "сейчас" настолько, что даже солнце, касающееся одним краем горизонта, не заходило до тех пор, пока они не добирались с молитвой до нужного им места. Нехватка времени есть нехватка собранности, а последняя есть следствием инстинктивного устремления в будущее или в прошлое, минуя сокровище настоящего.

Но за счет чего настоящее обретает эту удивительную растяжимость? Через "сейчас" должна проходить вертикаль, соединяющая человека с Богом, а не с сиюминутным телесным вожделением.

Обратная перспектива есть приближенное видение: видение в пределах содействия, сочувствия, сострадания, молитвы о ближнем. Предельное внимание к "сейчас" — есть действенная любовь к тем, кто в этом "сейчас" находится. Тот, кому сейчас можешь помочь, тот и есть твой ближний.

Современная культура насильно затягивает человека в объятия прямой перспективы, в-завтра-обращенность. Но весь строй человеческого существования, начиная от бытового его уровня и кончая политическим, ориентирован не на будущее, а на виртуальное "потом". Вера во всесилие науки, которая рано или поздно разрешит все человеческие проблемы, включая и проблему жизни и смерти, смысла жизни — это тоже феномен прямой перспективы. Очень хорошо это видно на примере творчества Николая Федорова, которого вера в абсолютную победу науки над смертью привела к идее космических полетов (он задумался о том, где же разместить все ожившее человечество).

Дабы эта перенесенность в виртуальное будущее была феноменом устойчивым и не разочаровывала людей исчезновением миражей, спасительная функция периодически приписывается различным сферам человеческой деятельности (политике, искусству, образованию, морали...) и разным социальным группам — крестьянской общине, пролетариату, программистам, мутантам, инопланетянам и т.п.

В любой клеточке современной культуры везде мы сталкиваемся с заботой о завтрашнем. Сущность феномена заботы заключается в перенесении акцента с настоящего, имеющего действительную связь с реальным будущим и с вечностью, на будущее как неизвестное и беспочвенное будущее. Эта забота есть показатель недействительности того будущего, о котором мы печемся подобным образом. Феномен заботы есть указатель виртуального характера будущего. Этот феномен всецело принадлежит миру прямой перспективы. Но подлинное будущее имеет лишь то, что начинается в настоящем, не оторванном от вечного. Перефразируя название известного романа братьев Стругацких можно сказать: понедельник (как будущее) не начинается в субботу (как настоящее), потому что в этом варианте связи настоящего и будущего исключается Воскресение, исключается Бог, теряется вечность.

В-завтра-обращенность неотделима от культа сиюминутного вожделения. Амбивалентность этой культуры заключается в связи трансцендирования подлинного бытия в будущее и подчинения себя сиюминутному, ненасущному, неподлинному, тленному. Одновременно подчинение человека миру тленных вещей еще более ускоряет процесс разложения, порчи, тления вещной сферы. Как быстро устаревают, портятся, ломаются, выбрасываются, выходят из моды, ветшают окружающие нас вещи или, правильнее сказать, вещи, которые мы окружаем своим вниманием и заботой! И это абсолютно логично. На вещь, исправно выполняющую свою функцию в течение достаточно долгого промежутка времени, никто не обращает внимания. Она — даже не фон человеческой жизни, поскольку фоном тоже можно любоваться, — она как бы вообще растворяется. Присутствуя, она не бытийствует, и в этом заключено подлинное бытие вещи по отношению к человеку. В современной же культуре мир вещей либо состоит из предметов, быстро выходящих из строя, либо из очень дорогих престижных вещей, еще более быстро теряющих свою престижность. И этот поток, эта гигантская река разлагающихся предметов мчится с огромной скоростью к горизонту.

Прямая перспектива есть художественное выражение уходящих в бесконечность материальных потребностей человека, которые никогда не могут быть полностью удовлетворены именно в силу того, что они включены в культурное пространство прямой перспективы, представляют натуралистически завораживающий эпицентр человеческой жизни. В этом случае они "вырываются" из-под контроля человеческого разума, знающего меру, и начинают диктовать человеку свою постоянно возрастающую "меру", делая человека лишь почвой свого роста, средством...

Принцип обратной перспективы в широком смысле есть выражение той иерархии ценностей, в которой телесное подчинено разуму, разум же обращен к Богу. Поэтому телесное не довлеет над человеком во всей своей натуралистической явленности, но присутствует в преображенной телесности.

Когда художники эпохи Возрождения стали натуралистично изображать библейские сюжеты, духовный смысл последних был сведен к минимуму. Если рассматривать художественный опыт данной эпохи как своеобразный эксперимент, то он засвидетельствовал невозможность выражения религиозного содержания средствами того искусства, в котором господствует плоть и превозносятся плотские страсти. Но и в пределах искусства Ренессанса художники иногда применяли отдельные иконописные приемы: использовали обобщенные изображения, включали символику предметов, вписывали фигуры в круг, что придавало композиции особую статичность как выражения мирного состояния души, писали отрицательный персонаж более темным цветом, поворачивая его лицо в профиль и т.п. Поэтому произведения искусства эпохи Возрождения сохраняют еще некоторую "дымку" религиозности.

Аналогичное суждение можно высказать и по поводу культуры барокко (в том числе, украинского барокко, которое во всех своих проявлениях, начиная от сочетания кордоцентризма и возрожденческого индивидуализма Сковороды и кончая соединением в образовании языческой мифологии с христианским богословием, а также концертно-парадным многоголосым церковным пением, обращается в плоскость прямой перспективы с сохранением отдельных элементов обратной).

Если прямая перспектива как бы затягивает зрителя в виртуальный мир художественного полотна, совершая насильственное привлечение к определенной теме или сюжету, то обратная перспектива осуществляет действие противоположное: только осознанное, свободное усилие, молитвенное сосредоточение и покаяние делает человека соучастником обращенного к нему пространства иконы. Здесь нет никакого автоматизма. Здесь происходит движение в противоположном направлении действию привычки.

Аналогичное действие оказывает и церковная музыка древних распевов (в данном случае мы не рассматриваем концертное религиозное пение, воздействующее преимущественно на страстную часть души). В ней совершенно отсутствует насилие, которое делает такими назойливыми давно надоевшие мотивчики популярных песен. Подлинная церковная музыка поэтому довольно трудно (от слова "труд") запоминается даже церковными людьми. И она неотделима от смысла слов. Тогда как концертно-церковная музыка достигает своего псевдоэффекта и без соответствующих слов: человек ощущает себя уже воспарившим к Небесным чертогам.

Обратная перспектива наблюдается не только в иконе и церковной музыке, но и в библейском тексте: не мы входим в Библию, а она в нас. "Текст... Библии настолько реален, настолько самостоятелен, что он не нуждается в собственном оживлении через наше вхождение в него, но, напротив, сам волит войти в нашу жизнь, чтобы ее оживить. Евангелие... не просто "повествование" или "иллюстрация", но живая проповедь, вызов, обращенный к человеку" (2, 276).

В духовном мире как мире обратной перспективы не только создаются соответствующие произведения искусства, но и весь строй жизни подчиняется закону, который с точки зрения иных культур (и светских, и религиозных) является "законом-наоборот": "...в духовной, по закону Христову, жизни рассуждение идет обратным (противоположным обычному человеческому) порядком. Когда начнешь смирять себя до земли, тогда Бог тебя вознесет на небо; когда будешь почитать себя достойным ада, особенно искренно, от глубины души, тогда Рука Божия введет тебя в созерцание бесконечных невещественных, сверхчувственных, над-умных, сверхмысленных благ небесных..." — пишет известный современный богослов, ученик великого афонского старца Силуана архимандрит Софроний (Сахаров) (2, 188—189).

Причины засухи или наводнения, например, православные люди ищут не в атмосферных процессах, а в своей душе. Это не означает непризнания науки метеорологии. Просто данная наука исследует не конечные причины, а лишь некоторые из следствий. Подлинные причины следуют искать в отношении человек — Бог — человек. Если у христианина происходит какая-нибудь неприятность или беда, то он ищет ее причину не во внешнем мире (соседи виноваты, родители все испортили, начальство плохое и т.п.), а в своем отдалении от Бога, т.е. не выносит причину в область прямой перспективы, а ищет ее методом обратной. Ищущий же причину вне себя, будет ее искать там всю свою жизнь до ее горизонта, т.е. до смерти, которая заставит его все-таки вернуться к своему "я" во всей плачевности его состояния. Обрабатывая виртуальные поля, уходящие к горизонту жизни, человек забросил реальное поле своей души.

Нечто подобное можно сказать и по поводу отношения к медицине. В мире обратной перспективы медицина не отвергается: и врач от Бога. Но лечению подвергается не только тело. Прежде всего врачуется душа. Кроме того, здоровье души важнее здоровья телесного в тех случаях, когда приходится выбирать между одним и другим. Собираясь обратиться к врачу, человек идет сначала на прием к Главному Врачу — Христу, исповедуя свои грехи и причащаясь Христовых Тайн. А далее происходит то, что можно назвать обыкновенным чудом, несмотря на все разнообразия его проявлений.

"Обыкновенное чудо" — это на первый взгляд парадоксальное сочетание слов, как нельзя лучше характеризует то понимание закона, закономерности, которое существует в мире обратной перспективы. Поэтому этот мир чужд всякой сенсационности и рекламы. Что такое любая, самая невероятная сенсация по сравнению с чудом постоянно изливаемой на человека Божественной Любви? Пустышка, обман, прелесть.

Теперь посмотрим на медицину в мире прямой перспективы. Как и все, что попадает в данный тип организации пространства и времени, она как бы вытягивается к горизонту, заполняя всю жизнь до ее предела. Только там, где медицина не претендует на основное место в жизни человека, отношения с ней могут строиться по закону обратной перспективы. Медицина же прямой перспективы строится на культе физического здоровья, ей соответствуют сменяющие друг друга "панацеи" и связанный с ними ажиотаж, а также особая навязчивость людей, проповедующих очередное "эффективное" средство. Если человек одержим страстью лечения или самолечения, он будет постоянно прикладывать все свои силы, чтобы увлечь в это пространство и окружающих его людей. Профилактика — вот термин, который также в некоторых случаях подскажет нам, что мы имеем дело не с медициной в ее положительном смысле, а со страстью к медицинскому устрашению. Дело не в профилактике как таковой, а в том, что это замечательное само по себе средство начинает использоваться как орудие страха перед необъятным миром вирусов, инфекций, патологий. Бороться с этим запугиванием бесполезно, его просто необходимо не замечать, поскольку запугивание беспроигрышно в мире прямой перспективы, где господствует смерть как та точка "горизонта", к которой устремляются все параллельные линии человеческих жизней.

"Ищите же прежде Царства Божия и правды Его, и это все приложится вам". (Матф. 6: 33.) — вот закон обратной перспективы. Имеющий надсущный хлеб — Христа, имеет и насущный хлеб — все, что ему действительно нужно и для спасения, и для этой временной жизни.

"Дорога" прямой перспективы в мире чрезвычайно широка. Фактически все типы культур, ориентирующие человека на все более полное удовлетворение материальных потребностей, это культуры прямой перспективы. В этом смысле советская культура мало чем отличается от культуры постсоветской, а идеология коммунистическая от идеологии буржуазной во всех ее разновидностях. Не составляют исключения и современная либеральная религиозная культура в ее многочисленных (иудейском, католическом и протестантском) вариантах. Движение в пространстве прямой перспективы в этом смысле почти (или полностью) совпадает с экуменическим движением. Все эти различные типы жизненной перспективы по сути едины в своем стремлении устроить царство Божие на земле (иудейская надежда на приход Мессии, который станет владыкой мира и поставит иудеев над всеми народами; вера в тысячелетнее царство Христа на земле у "свидетелей Иеговы", "цивилизация любви" у католиков; протестантизм с его культом обогащения как символом избранности; коммунистическое, демократическое, информационное общество и т.п. модели идеального социума). Узкий же путь обратной перспективы тернист и крут. Но пока он не зарос, история еще продолжается.

---

^* Столяр М. Б. Образ жизненной перспективы как основание культуры // Вісник Чернігівського держ. пед. університету. — Вип. 26. — Філос. науки. — Чернігів, 2004. — С. 18—23.

ЛИТЕРАТУРА

1. Диакон Андрей Кураев. Человек перед иконой (Размышления о христианской антропологии и культуре) // Квинтэссенция. Философский альманах 1991. — М., 1992. — С. 237—262.

2. Диакон Андрей Кураев. Притчи Христовы // Школьное богословие. Изд. 2-е. — М., 1999. — С. 271—299.

3. Софроний (Сахаров), архимандрит. Подвиг богопознания. — Свято-Иоанно-Предтеченский монастырь, 2001. — 368 с.

4. Флоренский П. А. Иконостас // Богословские труды. — Т. 9. — М., 1972. — С. 142.