Публикация: http://www.katasonov-vn.narod.ru/civil.html

Наша цивилизация переживает глубокий и всеохватывающий кризис. В чем причина этого кризиса ? Для православных ответ ясен: главная причина – в отходе от Бога ! Но здесь важны детали… Собственно, вся история человечества есть история блудного сына, проматывающего свое имение… Однако здесь есть свои границы, свои сроки, которые мы явственно чувствуем в истории. И есть свои особенности, специфические для каждого времени. Для XX века такой особенностью было все возрастающее внимание к технологиям. Словечко это в высшей степени модно и в сегодняшнем  дискурсе: технологии производственные, образовательные, политические и т.д. Спрос и предложение технологий настолько велики, что иногда кажется, что для современного человека и сама жизнь – лишь «дело техники»: нужно только знать соответствующий набор приемов, методов, алгоритмов и … можно решить все задачи! Раньше о таких говорили проще: «слово знает!», чем и определяли суть подобной установки – магическое отношение к действительности. Не случайно технологическое мышление связано с «закатной» цивилизацией XX столетия: цивилизация, в отличие от культуры, и есть всегда одностороннее развитие технологий [[1]].

§ 1. Методическое познание и технологии.

Но начиналось все гораздо раньше. Технология есть, собственно, методически организованное действие. Технология есть практическое воплощение метода. Метод, методическое мышление были одними из основных лозунгов науки Нового времени. Именно  методическое мышление было положено Р.Декартом в основание его философские системы. На ее основании перестраивалось и само здание науки: математика, физика, психология… Так, геометрию [[2]], науку, имеющую ко времени Декарта уже почти двухтысячелетнюю историю, свою глубоко продуманную еще греческими мыслителями методологию, начинают интерпретировать совсем по – новому. Для античной (и средневековой) традиции геометрия – наука, не отделимая от созерцания и - в рамках платоновской традиции,-  направленная на углубление созерцательной способности [[3]], переосмысляется Декартом как некая техника решения задач в виде так называемой аналитической геометрии, позволяющей сводить геометрические задачи к числовым вычислениям. Этот метод, как подчеркивал Декарт, благодаря своей механичности и эффективности, позволяет даже человеку самых средних способностей решать задачи, доступные ранее только очень талантливым математикам… К геометрии же Декарт сводил и физику. Тем самым и все здание естествознания как бы сводилось к методу аналитической геометрии. По замыслу Декарта, для применения его метода не нужны никакие сверх- нормальные способности: требуется только аккуратность и последовательность… И возникал призрак – идеал ! – единой научной дисциплины  mathesis universalis, которая чисто калькуляторскими методами смогла бы решать все задачи…[[4]]. Никаких особых способностей, никаких личностных качеств, никакой личности для познания тем самым уже и не требовалось. Достаточно лишь калькулирующего рассудка и дисциплинированной воли… . Так закладывались основы технологической идеологии, технологической цивилизации. Человечество и по сегодняшний день – и может быть даже в особенности сегодня ! – как плохой ученик, троечник, все ищет стандартную формулу, в которую нужно подставить данные, чтобы получить ответ... А если этой формулы нет ?..

В основании декартовского философского метода лежат требования: мыслить ясно и отчетливо. Именно эти требования, если они проводятся любой ценой,  порождают ту философскую установку, которая приводит в конце концов к технологизму. А если что – то осознается лишь смутно, лишь предчувствуется ?.. А если, «Верую, Господи, помоги моему неверию!» - как отвечает несчастный отец  больного сына на обращенные к нему Иисусом Христом слова о том, что все возможно верующему ?.. [[5]] Как быть тогда ?.. Как относиться к мысли, к верованию, к движению души, может быть, невнятному и смутному, но очень важному и настойчивому?.. Декартовский ответ здесь известен: все неясное и смутное должно быть изгнано из познания, это не есть мысль, и это чувство не соответствует ничему действительному, это есть лишь видимость. Тем самым все таинственное, вся глубина, вся бесконечность жизни игнорируется методическим подходом… «Ясен до безумия», - определяет подобную установку познания один отечественный автор [[6]].  Субъект познания как бы превращается здесь в точку, неразложимую далее. Всякая внутренняя подвижность, нестабильность не позволяет опереться выходящему из субъекта взгляду – лучу, который должен во всем внешнем как скальпелем вскрывать своим анализом подлежащие структуры, доходя, в конце концов, до аналогичного же неразложимого далее ядра… Но духовно, внутренне человек как бы цепенеет; он сам воспитывает в себе то «окамененное нечувствие», от которого просят избавления христиане [[7]]… Зачем необходимо это внутреннее нечувствие, внутренняя невосприимчивость ?  Ответ: для эффективности технологической деятельности…

Технологическая стратегия направляется в дальнейшем, по мере хода цивилизации, по двум путям: во внутрь и во вне. Во внутренней жизни человека основное внимание обращается на технику мысли; со временем на этом пути создаются формальные языки, возникает математическая логика, формулируется понятие информации, и, наконец, рождается утопический проект свести всю мысль вообще к понятию информации, т.е. к знанию, доступному машинной обработке. Возникающая и бурно развивающаяся компьютерная техника последних десятилетий помогает оправданию подобной утопической перспективы. Обращенная же на внешний мир технологическая стратегия порождает беспрецедентно бурный рост материальной техники и технического переустройства мира.  Все внешнее, вся природа должны быть переработаны  в нечто технически  освоенное и технически совместимое: для машин должны быть проложены асфальтовые дороги, для массового потребления возникает особая индустрия массового производства, изобретаются синтетические материалы почти универсального применения, любая энергия превращается в электрическую, которую можно аккумулировать, передавать куда угодно и преобразовывать в любую другую, и т.д. Эту черту нашей цивилизации, настойчиво стремящейся иметь любую вещь в качестве некоторого поставочного материала, постава (нем.Gestell), хранимого на складе в достаточном количестве, очень хорошо отметил один из крупнейших философов XX столетия М.Хайдеггер: «На Рейне поставлена гидроэлектростанция. Она ставит реку на производство гидравлического напора, заставляющего вращаться турбины, чье вращение приводит в действие машины, поставляющие электрический ток, для передачи которого установлены электростанции со своей электросетью… Гидростанции не встроены в реку так, как встроен старый деревянный мост, веками связывающий один берег с другим. Скорее, река встроена в электростанцию. Рейн есть то, что он теперь есть в качестве реки, а именно поставщик гидравлического напора, благодаря существованию электростанции»[[8]].

Что же удивляться после этого, что наша цивилизация приходит к экологическому кризису ? С самого начала, в «дифференциалах» ее интенций, мы находим в этой цивилизации стремление к созданию схемы – «картины мира» -формулы !- служащей научной основой технологического использования, максимально приспособленной для технического овладения природой. Нет внимания к природе, «вслушивания» в неясное, идущее из глубины, постигаемое «шестыми чувствами»… Все должно быть предельно ясно и отчетливо, познание должно давать силу. Сила, извлеченная из познания, постепенно становится на место самой истины (пресловутая марксистско – ленинская «практика как критерий истины»)… А если истина – не схемы, не алгоритмы и не выражается через них?.. А мы знаем из Писания, что не в буре и огне является Бог великому пророку [[9]], а в тихом «гласе хлада тонка».. И если мы ищем силы, ясности и отчетливости  любой ценой, то можем упустить и саму Истину…

§ 2. Технологии в образовании.

О технологиях в сфере образования говорят очень много: педагогические технологии, тестовые системы контроля за обучением, дистантное обучение через компьютер и т.д. Конечно, любая культура педагогики немыслима без сознательного выделения технологий, но именно для того, чтобы правильно применять их, и нужно ясно представлять границы этого метода. Образование содержит в себе два компонента: обучение и воспитание. Вторым, воспитанием личности – духовным, гражданским, патриотическим, нравственным – школа, конечно же, должна заниматься и при предметном обучении, в особенности, при изучении предметов гуманитарного цикла: истории, литературы, граждановедения, правоведения, философии и т.д. Это воспитание невозможно без личности учителя: необходим живой человек, -  причем, именно внутренне затронутый разбираемым вопросом, - чтобы в нужном месте и в нужное время сделать акцент, проявить пафос, выразить восхищение, негодование, пренебрежение, вообще, в подходящей форме дать нравственную оценку обсуждаемому. Учитель действительно должен быть здесь личностью, иметь мировоззрение, веру, безусловные ценности, быть патриотом ! Конечно, говоря так, я ориентируюсь на нелиберальную модель школы. Поскольку же в нашем сегодняшнем государственном образовании продавливается именно либеральная концепция образования, постольку школа все больше низводится просто до учреждения, «предоставляющего образовательные услуги». И согласно канонам либерализма, проблемы воспитания как положительного приобщения к духовной культуре должны быть вынесены за пределы школы и переданы семье, церкви, общине и т.д. Школа должна быть светской – никакой идеологии, тем более уж никакой религии ! «Детям недопустимо что – то навязывать, дети сами должны выбрать!»…И они, школой духовно не подготовленные, выбирают обычно то, что навязывает - все- таки ! - им наше телевидение, ничтоже сумняшеся, во всю свою мощь работающее на пропаганду культуры потребления: главное – побольше и «покруче» потреблять и иметь возможность «оторваться по полной»!..

Но обучение предметному знанию остается все – таки за школой. И, на первый взгляд, кажется, что уж здесь личность совсем не требуется: ни учителя, ни ученика. И здесь уже можно обойтись одними  технологиями. А поскольку не нужна личность учителя, то можно свести обучение и к общению с компьютером… В подобном подходе заключена серьезная и трагическая ошибка. Само обучение остается для нас глубоко таинственным процессом, вечной загадкой для педагогики. В обучении предметному знанию – математике, физике, истории, литературе и т.д. – происходит одновременно и воспитание ума, процесс, который столь же сложен и таинственен, как и воспитание души. И для того, чтобы помочь этому процессу, необходим такой «инструмент», как личность учителя. Именно учитель своей педагогической интуицией должен уметь выбрать способ помощи обучаемому: подсказать или, наоборот, «запутать», поощрить, предложить более сложную задачу… Усвоение чисто логических схем науки (например, в естествознании) здесь – только «верхняя часть айсберга»…

Если мы пытаемся механизировать этот процесс и решить задачу обучения только с помощью технологий, то, обычно, мы неизбежно приходим к технологии тестового опроса. В тесте на каждый предлагаемый вопрос даются и возможные ответы, из которых ученик должен выбрать правильный. Среди предлагаемых ответов присутствуют, как правило, и  достаточно идиотские (чем, вероятно, в тест  пытаются внести некоторый психологический «оживляж»). Но самое главное здесь - другое: предлагая какое – то множество ответов, авторы теста выдают свою инфантильную самоуверенность в том, что они охватили все «поле возможностей» предполагаемых ответов… Однако жизнь устроена сложнее. «Границ души не найти», - говорил Гераклит. Ученик может иметь совсем другое «поле возможностей» своих ответов, и  оценить его может только внимательный учитель: поправить, «навести»,а, может быть, увидеть в «еретических» взглядах ученика и возможность нового подхода, поддержать его!.. Все это механизированная процедура тестирования совершенно игнорирует. Воспитание мышления, этики поиска истины (этика ученого !) – есть задача, которую своим личным примером призван решать именно учитель. В изложении материала, в перипетиях поисков решения вместе с учеником он демонстрирует определенную личностную позицию, сопровождает все это оценками: нравственными, эмоциональными. В познании очень важна роль и эмоций – и это нужно специально изучать ! Мы знаем, что недостаток эмоциональной жизни нередко приводит  к почти полному безразличию к внешнему миру, к познанию вообще (аутизм). И «разбудить» сознание, его активность, разбудить жажду познания может только человек, а не тестовые системы сами по себе и не дистанционное обучение на компьютере.

Поэтому: для экзамена – и для ответственного экзамена, в особенности, - необходим экзаменатор – человек. Пресловутая «субъективность» его оценки в очень малой степени преодолевается тестовой  системой экзамена. Тестовые оценки не объективны, а, скорее, абстрактны и неадекватны, потому что механизм теста  неадекватен живому сознанию. Да и «субъективность экзаменатора» - понятие двойственное: экзаменатор может как «срезать» неугодного ученика, так и «натянуть оценку». Если он видит, что возможный потенциал ученика много выше, чем его актуальные знания, уровень которых нередко зависит от довольно случайных причин… Дело не в том, что экзамен на машине (компьютере) объективней, а дело в том, что требуется личность учителя: его ум, любовь и чувство ответственности за свое дело. Мы хотим решить проблему объективности оценок не через воспитание высоких личностных качеств в учителе, а через механизацию экзаменационного процесса, чтобы, де, «не было соблазна»… Но тем самым, как говорится, с грязной водой выбрасываем и ребенка…

И.В. Киреевский учил о двух направлениях в культуре, двух типах познания: «…Две образованности, два раскрытия умственных сил в человеке и народах представляет нам беспристрастное умозрение, история всех веков и даже ежедневный опыт. Одна образованность есть внутреннее устроение духа силою извещающейся  в нем истины; другая – формальное развитие разума и внешних познаний. Первая зависит от того начала, которому покоряется человек, и может сообщаться непосредственно; вторая есть плод медленной и трудной работы. Первая дает смысл и значение второй, но вторая дает ей содержание и полноту. Для первой нет изменяющегося развития, есть только прямое признание, сохранение и распространение в подчиненных сферах человеческого духа; вторая, быв плодом вековых, постепенных усилий, опытов, неудач, успехов, наблюдений, изобретений и всей преемственно богатящейся умственной собственности человеческого рода, не может быть создана мгновенно, ни отгадана самым гениальным вдохновением, но должна слагаться мало – помалу из совокупных усилий всех частных разумений. Впрочем, очевидно, что первая только имеет существенное значение для жизни, влагая в нее тот или другой смысл, ибо из ее источника истекают коренные убеждения человека и народов» [[10]] Приобщение к первой образованности и есть, собственно, воспитание как приобщение личности к интуитивному и, в конце концов, религиозному постижению истины. Приобщение ко второй есть, вообще говоря, обучение, освоение различных рациональных схем действительности, технологий, открытых и хранимых культурой. Однако смысл существования второго типа познания лежит именно в первом. Поэтому и само обучение, антропологически правильно организованное, должно соотноситься с первой образованностью. И для этого нужна личность, объединяющая в себе навыки и убеждения. Но нужна именно личность учителя, а не просто «хороший человек», который дешевыми шуточками может организовать «психологическую разгрузку» на уроке… Это, воистину, все еще технологии!.. Нужна же личность, а это значит: знания, мировоззрение, творческая воля. Только личность может вос – питать личность; технологии могут быть полезны, но «без разума» - мертвят и ум, и душу ученика. И только христиане, в конце концов, знают, что личность укрепляется и питается в живой встрече с Божественной Личностью, в прямом общении с Богом, вразумляющим и воспитывающим человека.

§ 3. Технологии в политике.

Политика также хвалится сегодня своими технологиями. Специальность политтехнолога стала довольно прибыльным делом… Хотя, в основном, мы слышим о так называемых «грязных технологиях», применяемых во время выборов… Тем не менее, надежда на то, что политический кризис в стране можно решить с помощью набора некоторых политических приемов и стратегий довольно распространена. За всем этим опять стоит мысль, что можно найти такие обезличенные формы организации, которые сами по себе создадут эффективную, справедливую и честную власть. В качестве такой формы организации государственной власти предлагается, в особенности, демократия. Демократическое разделение власти на законодательную, исполнительную и судебную приводит, де, к взаимному контролю этих ветвей, к их «уравновешиванию». Такова теория. На практике все выглядит гораздо более проблематично. На печальном примере нашей страны и многих других стран мы видим, что все эти благонамеренные рассуждения оказываются прекрасно совместимы с насквозь коррумпированным, бессовестным и недееспособным стадом политиканов, паразитирующих на народном теле. Политическая схема сама по себе не решает проблемы управления. Все в конце концов упирается в человека. Гениальный русский политолог Л.А. Тихомиров учил [[11]], что различные формы организации верховной власти – демократия, аристократия, монархия, - не возникают «на пустом месте».  Они – не произвольное установление чьей – то воли, они зависят от уровня нравственной жизни общества и являются, в конце концов, ее выражением. Демократия, в этом смысле, есть выражение самого низкого духовного уровня общества: это общество, в котором нет веры ни в какие нравственные ценности, где все друг другу не доверяют и все должны друг за другом следить. Аристократия складывается, когда общество верит в «коллективный разум», в «лучших людей» и отдает им бразды управления. Наконец, монархия, согласно Тихомирову, есть форма верховной власти, которая требует верующего народа. Народ молится о своем царе и верит, что «сердце монарха в руке Божией», а монарх, в свою очередь, верит в то, что ему придется отвечать за свое правление перед Богом… Монархия, во всяком случае, русская монархия, есть не просто человеческое установление, не просто политическая схема, а особый религиозно- политический союз между народом и царем. Но все это предполагает, прежде всего, веру в Бога.

В политике, как в науке, в образовании, как и везде, политические схемы оказываются только лишь символами подлежащей духовной реальности. Одной сменой этих политических схем, одной политической техникой проблем, стоящих перед обществом, не решить. Мы постоянно слышим, как дотошные журналисты донимают политиков вопросами типа: какова Ваша программа ? Что Вы конкретно предлагаете ? Эти вопросы, претендующие на остроту, одновременно и достаточно наивны.  Одних политических программ, стратегий, политических технологий недостаточно. Всегда нужен еще и человек, личность, которая все это осуществляет. Политик, в истинном смысле слова, и есть такая личность, которая, с одной стороны, может ясно выразить тот идеал, который политик предлагает своему народу как цель развития, а с другой – чутко осознает нравственный уровень современной ему народной воли, старается убедить эту волю в значимости, необходимости предлагаемого идеала.  Последняя цель имеет шанс быть успешной, только если предлагаемый идеал будет соответствовать глубинным чаяниям народа, только если он будет угадан политиком в душе народной, а никак не изобретен, или просто позаимствован у другого народа, другой культуры. В последнем случае никакие политтехнологии, никакие ухищрения не помогут: народная воля, народное сознание будут всегда отторгать чуждые им ценности и идеалы. Несмотря на то, что использование политических технологий может быть в определенной степени полезным, тем не менее истинный политик, истинная политика суть в своем ядре не технологии, а именно  это угадывание народного идеала и деятельность по проведению его в жизнь.

§ 4. Учение Н.Ф. Федорова – предельное выражение технологической утопии.

В русской философской традиции есть учение, которое в максимальной степени отразило веру в силу технологий. Это так называемая «философия общего дела» Н.Ф. Федорова (1829 – 1903). Федоров учил, что христианское откровение поставило перед человечеством принципиальную задачу: задачу воскрешения всех умерших поколений. Стремление к решению этой задачи есть, по Федорову, лучшее выражение нашей верности Божьей заповеди о любви к ближнему.  Однако в проекте русского философа «воскрешение будет не делом чуда, а знания и общего труда» [[12]]. Не в конце истории, в результате Второго Пришествия Сына Божьего на землю, как наставляет нас церковное учение, будет осуществлено всеобщее воскресение, предшествующее Страшному Суду, а внутри истории, силами самого человека, с помощью развитых им технологий. Эта цель развития всех технологий, всех научных теорий как «призрак бродит» по всему пространству христианской культуры. Она есть то общее дело, к которому призвано христианское человечество, та цель, которая могла бы объединить его в деле, нелицемерно выражающим «всеобщую братскую любовь», то дело, которое оправдало бы существование самой науки. Пророчества же о втором Пришествии Христовом и о Страшном Суде суть, по Федорову, лишь условные пророчества. Они – лишь педагогическое средство, используемое Богом с целью сплотить расколовшееся человечество вокруг «общего дела». Они будут отменены, если человечество возьмется за ум и все свои силы бросит на решение главной задачи «воскрешения отцов». Человечество, по Федорову, основную часть своих сил и способностей расходует бесцельно: на производство предметов роскоши, на развлечения, на прямое служение злу – войны, распри, производство военной техники и т.д. В этом смысле человечество все еще находится в несовершенных летах. Оно должно нравственно повзрослеть и обратиться от жизни, служащей удовлетворению человеческих похотей, к жизни как служению ближнему. Современная Федорову наука уже открывала, по его мнению, новые беспрецедентные возможности регуляции природы, направленной на преодоление физического зла в мире: голода, холода, засухи, природных катаклизмов и т.д. Причем, Федоров мечтал о регуляции природы в масштабе всей Вселенной [[13]].

Федоров был талантливым человеком, почти гениальным самоучкой, его работы полны глубоких мыслей и прозрений, а этический пафос его учения привлек к нему многих знаменитых современников: Л.Н. Толстого, В.С.Соловьева, Ф.М. Достоевского и др. Однако, несмотря на то, что почти на каждой странице Федоров поминает имя Пресвятой Троицы, его учение является ярким примером все той же идолатрии технологий (и науки), выражением веры в то, что возможности человеческой цивилизации безграничны. Человечество само, по Федорову, может обеспечить себе бессмертие. Но смерть есть проклятие Божие за грех, за нарушение заповеди, и последствия этого греха отравляют все человеческие инициативы и замыслы, как бы не были они благородны сами по себе…Учение Федорова ложно потому, что предпосылкой его является требование, чтобы  люди пришли в нравственное совершеннолетие – перестали тратить время на распри, войны и удовлетворение своих похотей. Но в том – то и вопрос: как добиться этого ? Ведь в этом и состоит грех, как объяснял нам ап. Павел, что человек, зная должное, не делает его: «Ибо по внутреннему человеку нахожу удовольствие в законе Божием: но в членах моих вижу иной закон, противоборствующий закону ума моего и делающий меня пленником закона греховного, находящегося в членах моих. Бедный я человек ! Кто избавит меня от сего тела смерти ? Благодарю Бога моего Иисусом Христом , Господом нашим» (Рим. 7: 22 – 29). Без прямой помощи Божией, отвечающей на человеческое «Господи, помилуй!»,  невозможно справиться с грехом.

• §5. Православное миропонимание

Православное миропонимание существенно нетехнологично. Жизнь для Православия - не применение алгоритма, не «подстановка значений в общую формулу», а творческий процесс, - и не по Федорову, не через развитие технологий, - а через синергию, сотворчество с Богом. Жизнь каждого человека есть всегда сингулярность, не сводимая к «общему месту», она есть подвиг самопреодоления во имя высших ценностей, ради спасения - соединения с Богом. Конечно, и в православной культуре есть место технологиям, как есть им место в любой культуре. Даже в молитвенной практике существуют свои технологии, например, особая техника молитвы в исихазме, молитва Ефрема Сирина (великопостная), «правило Серафима Саровского» и т.д. Однако все эти приемы направлены на одно: приближение к Самому Богу, стяжание Духа Святаго, что есть всегда в высшей степени неуправляемый (со стороны человека) процесс, живая встреча с Богом, сама Жизнь, в высшем значении этого слова, как спонтанность, творчество и откровение... Православный всегда ищет Божьего благословения: в начале, в конце работы, которой он занимается, в процессе - он ищет вдохновения от Бога, присутствия Духа Божьего, Который Сам открывает человеку, что есть в природе, в человеке и, даже, в Самом Боге... На этот постоянный поиск со-присутствия Божия, на это «хождение перед лицом Божиим», собственно, и направлена заповедь апостола : «Непрестанно молитесь ! » (1 Фес.,5:17). Опыт общения с Духом Божиим является «точкой отсчета», критерием и для различения всех духов. Имеющий такой опыт православный уже не будет путать, как говорится, «Божий дар с яичницей»: то что действительно от Бога, с тем, что лишь человеческое, каким - бы хитроумным и изобретательным оно ни казалось...

Человеческое сердце в Православии получает очень глубокую интуицию различия естественного и искусственного, того, что производится Божественным «Да будет !», или с помощью Божественного наития, и тем, что произведено человеческими технологиями, пусть очень тонкими и изощренными... В особенности эта культура «различения духов» и «чтения логосов» сотворенного мира поражает в той области православной культуры, которая имеет дело как раз с... технологиями: иконопись и храмостроительство. Отец Павел Флоренский дал подробный анализ иконописной техники, показав насколько тесно эти технические приемы связаны с православным миропониманием и, в конце концов, с культом. «В самих приемах иконописи, в технике ее, в применяемых веществах, в иконописной фактуре выражается метафизика, которою жива и существует икона. Ведь само вещество, сами вещества, применяемые в том или другом ряде и виде искусства, символичны, и каждое имеет свою конкретно - метафизическую характеристику, через которую оно соотносится с тем или иным духовным бытием...В консистенции краски, в способе ее нанесения на соответствующей поверхности, в механическом и физическом строении самих поверхностей, в химической и физической природе вещества, связывающего краски, в составе и консистенции их растворителей, как и самих красок, в лаках или других закрепителях написанного произведения и прочих его “материальных причинах” уже непосредственно выражается  и та метафизика, то глубинное мироощущение, выразить каковое стремится данным произведением, как целым, творческая воля художника» [[14]]. Поэтому отношение православного художника к технике иконописи не есть отношение просто к некоторому приему, который можно безразлично заменить другим, “лучшим”, более эффективным. Иконописная техника есть органический процесс, «выращенный» так сказать, православной культурой за века ее существования, где каждый элемент символически связан с целым христианской онтологии. «Да кратко говоря, иконопись есть метафизика бытия, - не отвлеченная метафизика, а конкретная. В то время как масляная живопись наиболее приспособлена передавать чувственную данность мира, а гравюра - его рассудочную схему, иконопись существует как наглядное явление метафизической сути ею изображаемого. И если живописные и гравюрные, графические, приемы выработались именно ввиду соответственных потребностей культуры и представляют собою сгустки соответственных исканий, образовавшиеся из духа культуры своего времени, то приемы иконописной техники определяются потребностью выразить конкретную метафизичность мира» [[15]].

О том же пишет и современный греческий богослов Х.Яннарас. Характеризуя это особое православное понимание технологии он отмечает: «Мы говорим о таком типе искусства, технологии, экономики  и политики, в котором отражено уважение к миру, отношение к нему как дару любви; в котором присутствует стремление познать неповторимый логос каждой вещи и удивительную способность материи воплощать отношения между Богом и человеком, благодаря чему тварное обретает возможность причастия к жизни нетварного... Этой теме посвящена обширная литература. Скажем лишь, что было бы достаточно в подробностях изучить архитектуру любого византийского храма или же технику каменной кладки, чтобы непосредственно уловить дух этой цивилизации, то уважение к внутренней жизни материала, которое испытывает строитель, избегающий какого бы то ни было насилия над камнем, каких бы то ни было попыток подчинить материал произволу своих собственных замыслов. Используя природную материю, византиец при этом высказывает полное самоотречение, отказ от эгоцентрического тщеславия; он позволяет самому материалу высказать свой “логос”, установить диалог с мастером - диалог, который сегодня не в состоянии воспроизвести никакая строительнаяч техника » [[16]].

Подобный подход к технологии укоренен в православном понимании познания, как просвещения Духом Божиим, и более того: как проникновения Духом Божиим в самую онтологическую сердцевину сущего, видение его sub specie aeternitatis. Прообраз его - в наречении Адамом имен всем животным и птицам, как об этом рассказано в книге Бытия (Быт.2:19-20). Этот образ остается постоянно идеалом познания в православной традиции. Даже само название знания светом, как учит Свт. Григорий Палама, происходит от просвещения души нетварным Светом Божественной Благодати [[17]], активно действующей в нашем мире. Эти божественные наития, являясь, в конечном счете, источником и научных прозрений, не вмещаются, однако, в язык научных схем и технологических рецептов. Не истины как технологической схемы, как эффективной научной теории, ищет христианский подвижник, а Истины, как внутренней причастности Самому Истинному бытию, как обожения, соединения с Богом по энергиям.

Господствующее же в нашей современной культуре отвлеченное понимание технологий имеет другие духовные корни. Оно тесно связано с духовным климатом Западной Европы XV- XVII столетий, когда закладывались основы новоевропейской цивилизации. Здесь, в атмосфере прогрессирующей секуляризации жизни, с одной стороны, и судорожных попыток Реформации выработать новый тип духовности, с другой, постепенно создавалось новое, особое понимание технологии, как просто некоторой «машины» для решения задач, безразличной к смыслу последних. Это понимание в дальнейшем вело и к развитию собственно машинной техники, и к перестройке теоретического знания, и к вполне определенным отношениям с природой, обернувшимся в наше время глубоким экологическим кризисом. Здесь не место обсуждать этот вопрос во всей полноте [[18]]. Отметим только, что истоком этого понимания технологий и этого отношения к миру был новый образ человека: самоутверждающийся индивидуум «фаустовской культуры». Яннарас пишет об этом: «Сегодня наши отношения с миром становятся все более опосредованными. Они осуществляются через машины, подчиняющие природу и ее стихии потребностям нашего разума, подавляющие всякое сопротивления материала навязанным ему рассудочным схемам. Это “индивидуалистическое давление” на природу представляется нам совершенно нормальным способом существования, въевшимся в наши плоть и кровь: мы привыкли одним нажатием кнопки получать свет, тепло, прохладу, увеличение скорости, телесвязь и массу других незамедлительных выгод... Как бы то ни было, индивидуалистическое насилие человека над миром, осуществляемое с помощью современной техники, является практическим приложением той космологии, что считает природу нейтральной и безличной “средой”, назначение которой  - служить нуждам и желаниям человеческого рода. Здесь не осталось ни малейшего намека на личные отношения с миром, на реализацию жизни как единения в любви. Однако интенсивное внедрение в практику  миропонимания, обладающего столь радикальным антихристианским характером, явно оказывается разрушительным для жизни и несет в себе угрозу гибели как природы, так и человека» [[19]].

Вся культура, которая растет из православного духовного опыта, проникнута противоположными интенциями. Эта культура всегда выступает коррелятом и основанием критики современной технологической культуры. И более того: всегда ставит вопрос о возможности иной науки, иной праксеологии и альтернативной цивилизации. Но это уже предмет особого большого разговора.