Христианское вероучение по своей направленности таково, что оно не может ограничиться лишь уровнем сугубо богословских истин, т.е. областью триадологии, христологии, патристики, но, рассматривая жизнь человека в перспективе Спасения, открытой Воплотившимся Господом, оно требует переосмысления всех ее проявлений в свете Евангельского Благовестия. Это относится к оценкам исторических перспектив человечества, к взглядам на брак и семью, право и, конечно же, к хозяйственному измерению человеческой жизни как одному из наиважнейших. В наше время, когда экономическая деятельность превращается в фетиш и многим представляется в качестве универсального ключа к решению всех проблем, особенно важно пролить свет православного вероучения в самую толщу истории — в ее темные недра, где непрестанно осуществляется борение человечеством вещества и природных стихий, понять, ради чего это происходит, какие жизненные проблемы могут быть решены на этом уровне, и где Сам Господь положил неодолимые пределы хозяйственному могуществу человека.

Попытки утверждения последовательно православного взгляда на хозяйственную жизнь неизбежно составляют радикальную оппозицию по отношению к доминирующей со времен классической школы политической экономии идеологии хозяйственного творчества, настоянной на ренессансно-антропоцентрических, по сути материалистических взглядах французских просветителей конца XVIII века. Критикуя эту идеологию экономизма или экономического материализма, С. Н. Булгаков одним из первых указал на ее наивно-материалистические "догматы", почти никогда не становящиеся предметом саморефлексии экономической науки. В своем труде "Философия хозяйства" он отмечал, что, исходя из этих предпосылок, "наше время понимает, чувствует, переживает мир как хозяйство, а мощь человечества как богатство преимущественно в экономическом смысле слова... Это не только маммонизм, корыстолюбивый и низкий (он был во все времена, есть и теперь), нет, это — экономизм. Жизнь есть процесс прежде всего хозяйственный, такова аксиома этого современного экономизма, получившая самое крайнее и даже заносчивое выражение в экономическом материализме"¹. Не принимая во внимание креационистскую точку зрения и помещая в центр экономико-теоретического дискурса абстрактного, усеченного в диапазоне своих задач экономического человека, современная философия хозяйства ставит в большинстве случаев знак равенства между хозяйством и жизнью, экономикой и историей.

Все это коренным образом противоречит христианскому видению хозяйства, исходящему из двух фундаментальных положений — творения мира ex nixilo и факта Боговоплощения Господа нашего Иисуса Христа. Принятие этих догматов означает, что хозяйственное творчество человека имеет весьма четкие пределы, оно "перепахивает" сущее лишь до определенной глубины, оказывается зажатым "снизу" и "сверху" проявлениями Божественной воли. Творение мира "из ничего" означает, что под спудом любого хозяйственного усилия находится несозданная человеком природа, исполненная изначальной целесообразности, человекоразмерности и гармонии, вложенных в нее Самим Творцом: "Хозяйству, как трудовому воспроизведению и расширению жизни, противоположна природа, как совокупность даровых (для человека) "естественных" сил жизни и ее роста, — писал по этому поводу С. Н. Булгаков. — Не хозяйственным актом родится человек, развивается в утробе матери и растет после рождения, укрепляясь в своих физических и духовных силах, осознавая в себе силы духа. Не хозяйством совершаются всевозможные процессы в природе, не хозяйством, наконец, создана эта вселенная. Напротив, лишь наличность ее и обусловливает как субъективную, так и объективную возможность хозяйства, и способность к труду, и возможность труда..."². Иными словами, человек не способен творить "из ничего", всегда нуждается в уже сотворенном Богом ресурсе, его хозяйственное творчество скользит поверх того, что в основе своей нерукотворно — и это первый лимит, который ни один хозяйственный субъект не в силах преступить.

Ограниченность творческих возможностей человека наиболее зримо проявляется в случаях его хозяйственного взаимодействия с живой природой. Органическая жизнь обступает человека отовсюду как сотворенная Богом данность, поразительная в своем гармоническом многообразии и человекоразмерности и теплится в его собственном теле, будучи всегда нерукотворной. Все, что может сделать человек в сельском хозяйстве и медицине, — это осторожным "мазком" своей сознательной воли ввести спонтанные органические процессы в нужное ему русло, "но творить жизнь нам абсолютно не дано, одинаково ни микроскопической козявки, ни гомункула в реторте"³. Таким образом, к невозможности творить "из ничего" добавляется еще и невозможность творить жизнь даже при наличии у человека под рукой всех "необходимых" ее неорганических элементов — человек не в силах сознательно-волевым актом переступить порог между химией и органикой, оживотворив материю, и потому жизнь, в том числе и жизнь человеческая, передается не творчески-созидательным хозяйственным актом, а непроизвольным движением естества — рождением, спонтанной передачей вложенной Богом в организм жизненной силы. Итак, невозможность переступить порог органического есть второй лимит хозяйственной деятельности человека. Оба эти лимита, выявляющие ограниченность хозяйственных возможностей человечества, вместе с тем являются наглядным откровением Бога как Творца мироздания. Последний же, третий лимит — невозможность хозяйственным способом воскрешать угасшую жизнь — сопряжен с фактом Боговоплощения Господа нашего Иисуса Христа, Его Крестной смерти и Пасхальной Победы над ней, то есть неразрывно связан с откровением Господа как Спасителя человеческого рода от последствий первородного греха его прародителей Адама и Евы, главными из которых являются порабощенность злу, тленность и смертность. Христианский взгляд на первородный грех разделяет преодоление его последствий между человеком и Богом, различая здесь сферу человеческих задач, что собственно и составляет содержание хозяйства, и сферу теургии — деяния Божиего. Падший человек может и должен самостоятельно отражать вызовы угрожающих ему отныне стихий мироздания (голода, холода, эпидемий и т.п.), и эта наложенная на него Богом аскеза служит ему во благо в его падшем состоянии, но он не в силах вырвать корень смертности из собственного существа — это делает вошедший в человеческую смерть и поборовший ее Богочеловек — Христос.

Смерть не сотворена Богом и рождает естественный протест во всякой человеческой душе, но бегство современного расцерковленного человечества от смерти все больше направляется в тупиковое экономическое русло. Многие, соблазняясь, хотят подменить трудный духовный подвиг личностного со-распятия Христу, вне которого невозможно подлинное евхаристическое приобщение Его Воскресшим Телу и Крови — этому единственному и универсальному противоядию против смерти, внешне-магическим хозяйственным актом — клонированием биологических двойников, блокированием "гена старения" и т.п. Эти хозяйственные утопии, являющиеся по сути богоборческими манифестациями неверия их авторов и последователей во Христа-Спасителя, не новы и заставляют вспомнить состоявшуюся на рубеже XIX и XX ст.ст. полемику С. Н. Булгакова с Н. Ф. Федоровым, выдвинувшим проект рукотворного воскрешения тел умерших отцов. В работе "Свет Невечерний" С. Н. Булгаков после колебаний, ощутимых еще в "Философии хозяйства", занимает по отношению к федоровскому "проекту" четкую христианскую позицию: "Федоров превращает хозяйство в теургию, или, вернее, то и другое до неразличимости сливает, поскольку для него воскрешение мертвых перестает быть теургическим, но всецело становится хозяйственно-магическим"⁴. Безошибочно ощущая, что утопия Федорова затрагивает вопрос о пределах хозяйства и дерзко преступает их, он ставит правильный диагноз подобным умонастроениям: "Федоров впадает в явное монофизитство, односторонне выдвигая человеческую стихию как заменяющую и вытесняющую силу божественную"⁵. Полемизируя с Федоровым, С. Н. Булгаков напоминает, что ныне наши тела пребывают в аномальном, тленно-текучем, обремененном немощью состоянии и потому в воскресении они призваны преобразиться по образу Воскресшего Тела Спасителя: "Та плоть, которая доступна воздействию хозяйственного труда, не воскреснет в теперешнем виде, ее отделяет от Воскресения порог смерти или "изменение", ей равнозначащее для людей, смерти не вкусивших, "Говорю вам тайну: не все мы умрем, но все изменимся вдруг, во мгновение ока, при последней трубе" (1 Кор. 15:51—52). Вот этого-то "изменения", которое по существу, является новым творческим актом Бога над человеком, именно и не может совершить хозяйственный труд, а поэтому и "проект" Федорова, как бы далеко не зашла "регуляция природы", силами природными и человеческими не осуществим"⁶, — указывает С. Н. Булгаков на установленную христианством черту, за которой безсильна экономика, и начинается теургический по своей сути акт воскрешения мертвых.

Но неустранимая собственными силами человека смертельная уязвленность его существа не исчерпывает всех последствий первородного греха, хотя и является, несомненно, их эпицентром. В христианском вероучении первородный грех предстает как катастрофа всего мироздания, вносящая в него ряд диссонансов, одним из которых является раскол между человеком и остальной тварью. Человек, который в райском состоянии был насквозь "проницаем" Божественными энергиями и не нуждался в параллельной "подпитке" из материального мира, вследствие грехопадения отдаляясь от Бога, подпадает под власть материальных потребностей. В Библии прямо говорится об этом трагическом сдвиге, свершившемся в мироздании в результате Божиего суда над павшим человеком: "Проклята земля за тебя; со скорбью будешь питаться от нее во все дни жизни твоей: тернии и волчцы произрастит она тебе; и будешь питаться полевою травою; в поте лица твоего будешь есть хлеб, доколе не возвратишься в землю, из которой ты взят, ибо прах ты и в прах возвратишься" (Быт. 3, 27—19). Божественное проклятие земли и человека означает не только то, что его хрупкая жизнь отныне зависит от удовлетворения низших материальных потребностей, но и то, что структура мироздания становится им неконгруэнтной. Хозяйство, как таковое, древнее первородного греха, оно уходит корнями в Божие благословение на возделывание Адамом Едемского сада, но тогда Бог приглашал человека к свободному творчеству, не отягощенному ни необходимостью, ни угрозой смерти от голода, холода, природных стихий и прочих вызовов, вынужденными ответами на которые ныне почти полностью поглощена хозяйственная активность людей.

Итак, хозяйство в его нынешнем понимании вытекает из того, что существует объективное несовпадение между человеческими потребностями и структурой мирового вещества, и этот "невидимый зазор" между ними смертелен. Преодоление расхождения между потребностями и наличным состоянием материи осуществляется в процессе производства полезных вещей, выступающего в качестве "стержня" любой экономики. Не в силах привнести в мир ни молекулы вещества, равно как и унести ни молекулы за грань своего физического пребывания в нем, люди упрямо "месят" глину материи, непрестанно изменяя ее контуры при созидании все новых и новых вещей. В каждой из них достигается временное, нестойкое примирение той или иной потребности с объективными законами природы, под власть которых подпадает человек на время своего земного странствия.

Немецкий философ Г. В.-Ф. Гегель отмечал, что каждая вещь представляет собой единство двух полюсов — "ничтожности" и "самостоятельности". Переводя своеобразную терминологию Гегеля на более доступный нам язык, можно сказать, что первый полюс есть способность вещи гасить ту или иную потребность, влечение, страсть, в ходе удовлетворения которых вещь деструктурируется, т.е. рушится до "ничто" в смысле утраты ею своей потребительской координаты. Это — полезность вещей, их способность быть "слепками" с наших потребностей, то искомое свойство, ради которого создается каждая из них и которое не существует в отрыве от иного их измерения, где сосредоточен момент проклятия, онтологического разрыва между структурой человеческих потребностей и природой. Последняя, как правило, не изобилует предметами, изначально годными для нашего потребления, хотя и содержит их в потенциальном виде как возможности. Для того, чтобы каждая из таких возможностей была актуализирована, т.е. для того, чтобы противоречие между неудовлетворенным желанием и наличным состоянием материи было снято, человек обречен на аскетическое, смиряющее его греховную волю усилие. Погружаясь в объект труда, мастер ощущает его внутреннюю, не совпадающую с производственной целью логику, большее или меньшее сопротивление, которое он оказывает в ходе своего преобразования в полезную вещь. Сторону предмета, которой он повернут к тому, кто его обрабатывает, Гегель назвал самостоятельностью вещи.

Итак, каждая вещь оказывается единством полезности и самостоятельности, "южного" и "северного" полюсов, первый из которых притягивает людей способностью гасить их потребности, в то время как второй отталкивает необходимостью изнурительной обработки предмета труда. Поскольку отягощенный материальными потребностями человек обречен потреблять вещи, он обречен и раниться о неподатливый первичный материал природы в процессе их производства. Минимизировать усеченность человеческой свободы упрямой логикой предмета труда, затраты времени и энергии можно лишь двумя путями: или аскетически истончая свои материальные потребности (что является уделом немногих), или подставив под отрицательный полюс вещи другого человека. Попыткой смягчить эту дилемму является технический прогресс, но и он не снимает полностью противоречия между субъектом и объектом труда, скорее, по видимости несколько облегчая труд, загоняет это противоречие в превращенные формы. Поэтому вся экономическая история общества насквозь конфликтна, в ней постоянно присутствует борьба за распределение ролей: каждый хозяйственный субъект стремится занять место у "южного" полюса вещи, потреблять вещи, обработанные чужими руками. Победитель в этой схватке становится рабовладельцем, помещиком, предпринимателем, побежденный — рабом, крепостным, наемным работником. "Над человеком тяготееет проклятие..., — писал, возводя ассимметричные отношения между людьми в экономике к последствиям первородного греха С. Н. Булгаков, — ибо что же как не проклятие — эта неволя разумных существ у мертвой, неосмысленной, чуждой нам природы, эта вечная опасность голода, нищеты и смерти. И это проклятие зависимости от природы порождает новое, еще злейшее проклятие, экономическое рабство человека человеку, вечную вражду между людьми из-за богатства".⁷

Сказанное выше позволяет теоретически подступиться к онтологическим корням феномена частной собственности, суть которого состоит, согласно Гегелю, в том, что "подчиняя себе вещь, воля делает ее своей. Владение и есть эта подчиненность вещи моей воле".⁸ Гегель делал ударение на том, что в основе права собственности лежит запрет. И, действительно, собственность означает, что то или иное благо попадает в своеобразное "гравитационное поле" конкретной личности, которая одна имеет признанное обществом право исчерпать ее полезность до "ничто". Источником этого поля, убивающего при потребительском прикосновении к вещи всех, кроме ее собственника, является разноименность ее "зарядов". Поскольку сопротивление материи делает извлечение из ее недр полезных предметов слишком трудным, а их использование имеет определенную кратность (нередко, как в случае пищи и топлива — однократность!), в обществе никогда не утихает жесточайшая борьба вокруг накопленных на каждый данный момент благ, каждый участник которой стремится погасить в них максимум своих потребностей, отсекая собратьев от пользования имуществом, которое и объявляет своим, собственным. Право собственности представляется договором о перемирии, заключенным участниками непрерывной войны за вещи, попыткой победителей остановить время на ноте одержанной победы. Но кого-то это перемирие застает владельцем, а кого-то — рабом. Поэтому "демаркационная линия" частной собственности наиболее напряжена в том месте, где она разделяет привилегированного собственника определенных благ и людей, которые своим трудом созидают их вопреки сопротивлению враждебного вещества. В этих случаях линия частной собственности распределяет между людьми роли пользователя и производителя, разводя их по разные стороны одних и тех же предметов. И раб, и крепостной, и пролетарий ранятся о "самостоятельную" сторону вещей, полезная сторона которых становится вместилищем не их потребностей. Именно на этом полюсе земного града накапливаются нищета, недостаток свободного времени и культуры, болезни и жажда социального реванша. Время от времени она приводит к революционным прорывам кордонов частной собственности со стороны социальных низов, движимых мечтой об опустошении полезности присвоенных имущими слоями благ путем их тотального перераспределения. Однако такого рода действия ничего не меняют по сути: они не отменяют последствий первородного греха, проявляющихся в противоречиях между человеческими потребностями и природой, в эгоистичности людей, после кровавых столкновений вновь разводящих их по разные стороны стихийно вырастающих стен частной собственности, выступающей лишь внешней проекцией подраненного грехом человеческого существа. Именно поэтому частная собственность, загоняющая греховную эгоистичность в определенные рамки, видится наименьшим злом, преодолевать которое каждый человек волен лишь изнутри в меру своего духовного возрастания.

Объективная негуманность отношений в сфере материального производства не только провоцирует революции, но и порождает в не просвещенных христианским вероучением умах стихийный интеллектуальный протест, выливающийся в череду утопий на тему прогресса, утопий рукотворного "рая на земле" — от коммунизма до постиндустриального общества, столь же тщетных, как и попытки хозяйственным способом обессмертить человека. Ни экономический прогресс, ни революции, ни реформы не способны устранить диссонансов между человеком и природой в их нынешнем, угнетенном последствиями грехопадения праотцев состоянии, вновь и вновь питающих ассимметричное распределение ролей в экономике, будь-то между рабами и их владельцами в античном мире или между гражданами стран "золотого миллиарда" и другими жителями Земли, чьи ресурсы используются за бесценок. Это коренное противоречие может быть снято только в эсхатологической перспективе Второго Пришествия Христа-Спасителя одновременно со всеобщим воскресением и восстановлением природы в ее неповрежденной грехопадением благости.

---

¹Булгаков С. Н. Философия хозяйства // Булгаков С. Н. Соч. в 2 тт. —Т. 1. — М., 1993. — С. 54.

²Там же. — С. 88.

³Там же. — С. 161.

⁴Булгаков С. Н. Свет Невечерний: Созерцания и умозрения. — М., 1994. — С. 310.

⁵Там же. — С. 313.

⁶Там же. — С. 313.

⁷Булгаков С. Н. Философия хозяйства // Булгаков С. Н. Соч. в 2 тт. — Т. 1. — С. 297.

⁸Гегель Г.-В.-Ф. Философская пропедевтика // Гегель Г.-В.-Ф. Работы разных лет. — Т. 2 — М., 1971. — С. 38.

---

СВЕДЕНИЯ ОБ АВТОРЕ: Назаров Илья Владиславович — кандидат экономических наук, доцент кафедры экономической теории экономического факультета Киевского национального университета имени Тараса Шевченко, член Совета Киевского Религиозно-философского общества, действительный член Философско-экономического ученого собрания.