Произошло знаковое событие, одно из тех, что раскалывает время на «до» и «после», окрашивает его в цвета напряженности и тревоги. Потерявшее стыд обнаженное существо женского пола совершило символическое богоубийство – срезало бензопилой поклонный крест с изображением распятого Спасителя на одном из киевских холмов. Знаменательно, что никто из очевидцев не попытался воспрепятствовать этому: ни спокойно снимавшие эту сцену тележурналисты (по-видимому, заранее извещенные о предстоящей «сенсации»), ни милиция, наверняка находившаяся в радиусе «шаговой доступности», ни, уже задним числом, представители христианских конфессий, спустившие ситуацию «на тормозах» и даже заявившие, что это «не их крест». Случившееся вписывается в многоходовую цепную реакцию богоборческих провокаций, начавшуююся с бесчинств Pussy Riot в храме Христа Спасителя и пока остановившуюся на обнаружении «древнего папируса» с информацией о «семейном положении» Христа, впрочем вряд ли надолго. Все произошедшее подталкивает к определенным размышлениям и выводам.

Вывод первый состоит в констатации несостоятельности теории и практики «мирного сосуществования» Церкви и мира, князь которого навсегда останется богоненавистником, действующим в истории через все новых и новых марионеток, послушных его воле – будь-то комсомольцы 1930-х годов или активистки FEMEN.

Вывод второй состоит в том, что Церковь вот уже, как минимум, два-три столетия проигрывает битву за культуру. Церковная жизнь не выплескивается за пределы храма, ее благодатные излучения не прогревают все пласты современной культуры, все более инфернализирующейся, становящейся темным лоном, порождающим то Чернышевского и Ленина, то современных идейных борцов «за право переходить улицу на красный свет», объединенных вокруг Pussy Riot и FEMEN. Так происходит в силу теплохладности клира и церковного народа, нашей склонности «замыкаться» в психологически комфортной нише храмового богослужения и не «высовываться» в реальную жизнь. Выходя из храма, мы начинаем зарабатывать деньги, выстраивать семейные отношения, познавать и удовлетворять свои культурные потребности по правилам «века сего» и ничего не приносим в мир от Христа, жизнью и словом не свидетельствуем о Его Божественности. Отец Александр Шмеман, так и оставшийся во многом не услышанным, определил эту болезнь православных как пришедший на смену эсхатологизму первых христиан дуализм в церковном подходе к миру, когда предметом культа становится клерикальная сторона церковной организации, обрядовость, богословская культура клира, которые начинают ощущаться как некоторая самодовлеющая жизнь Церкви. Отец Александр никогда не соглашался с этим, не уставая подчеркивать, что «никакой своей жизни у Церкви нет… На деле, Церковь живет Царством Божиим, в этом ее жизнь, действительно собственная, ни к чему в мире несводимая. Этот опыт Царства Церковь призвана нести миру, и это опять значит – в реальность… Церковь «в себе», церковность ради церковности – страшное сужение, измена и «подмена» [1, с. 142]. Платой за подобную «самоизоляцию» Церкви и становятся те кощунства, свидетелями которых мы стали.

Вывод третий состоит и в сознательной внешней изоляции Церкви и маргинализации ее позиции в глазах общественности со тороны определенных влиятельных кругов. Ненавистники Христа Спасителя залезли к нам в дом и учинили в нем погром, а многочисленные голоса «всемирно известных» деятелей культуры, поп-идолов, тиражируемые СМИ, громогласно вопиют: «Инквизиторы, как вы смеете подавлять свободу самовыражения ищущего себя пост-тоталитарного поколения, немедленно прекратите наступление на свободу совести!» Неужели все общество так думает, в том числе и сотни тысяч православных христиан? Нет, конечно, но последние не организованы и не имеют доступа к средствам массовой информации, в том числе и к церковным СМИ. Похоже, это многих устраивает, иначе, почему тот же прекрасный церковный канал «Глас» обходит острейшие «вызовы», которыми буквально заминирована современность, начиная от взрыва храма в Запорожье и кончая киевским «крестоповалом»? Почему же голос несогласных с нарастающими антицерковными проявлениями менее заслуживает быть представленным в СМИ, чем голос солидаризующихся с Pussy Riot Мадонны, Пола Маккартни и др.? Почему свобода оскорблять Церковь не уравновешена в обществе свободой публично защищать христианские идеалы? Почему разговор о возрождении православной цивилизации как согласованного с вероучительными истинами способа жизни человека во всех ее измерениях (государственно-правовом, семейном, хозяйственном, культурном) считается нелегитимным (как в светских, так и в церковно-академических кругах) в богословско-философском дискурсе?

Вывод четвертый (сделанный во вполне светском издании – в газете «Известия» – писательницей Анной Федоровой) состоит в том, что дискуссия о месте Церкви в обществе, никогда не прекращавшаяся и просто обострившаяся в свете последних событий, на самом деле уходит корнями в конфликт двух несовместимых антропологических идеалов, в последние вопросы – кто есть человек и каким он должен быть, и в непримиримо разные ответы на них. Первый подход – это христианское понимание человека как образа Божия, потускневшего в падшем Адаме и восстановленного в Воскресшем Христе. Второй – ренессансный понимание человека как самодостаточного, неповрежденного индивида, пресловутой «меры всех вещей», наделенного массой «естественных прав» и не призванного к богоуподоблению. Компромисс между этими диаметрально противоположными взглядами на человека принципиально невозможен, и нам, православным христианам, надо быть готовыми к обострению столетиями длящейся дискуссии.

Литература

1. Шмеман Александр, прот. Дневники. 1973–1983. – М., 2005.